меня
четырнадцать штук.
Перед нами на столе лежал увесистый и пухлый, в кожу
оплетенный альбом. На обложке его золотом было вытиснено:
ПЕРЬЯ ПТИЦ ВСЕГО ЗЕМНОГО ШАРА.
СОБРАЛ НИКОЛАЙ ЭХО.
МОСКВА.
Крендель протянул к альбому руку, открыл обложку, и мы
увидели яркие, веером разложенные перья перепелок и кекликов,
удодов и уларов, сарычей и орлов. Каждое перо имело
собственный карманчик с надписью вроде: "рулевые балабана" или
"маховые буланого козодоя".
- Птицы летают и роняют перья, - говорил Жилец. - А я
хожу и собираю их, ведь каждое перо - это письмо птицы на
землю. Вот посмотрите - перо вальдшнепа. На вид скромное, но
какой цвет, какая мысль, какое благородство...
- "Какая мысль, какое благородство"! - потерянно повторил
Крендель. - А там что, в чемоданчике?
- Ничего особенного, - махнул рукой Жилец. - В основном -
сойка, свиристель. Неразобранная часть коллекции. Маховые
перья вашего монаха. Вчера подобрал у голубятни.
Крендель побелел.
- "Какая мысль, какое благородство"! - бубнил он и
пятился к двери. - Вы это... вы уж это... Простите уж...
- Еще бы, - смущался я.
- Да ладно, чего там, - говорил Жилец, - заходите еще, о
жизни потолкуем, на перья поглядим.
- Еще бы, еще бы, - твердил я, глядя на закрывающуюся
дверь.
Появление гражданина Никифорова
В переулке фонарей еще не зажгли. Сумрачно было во
дворах, темно в подворотнях.
К вечеру многие жильцы вышли на улицу поболтать, подышать
воздухом. Вдаль по всему переулку до Крестьянской заставы, по
двое, по трое, кучками, они торчали у ворот и подъездов. У
нашего дома даже собралась небольшая толпа: Райка Паукова,
бабушка Волк, а с ними знакомые и незнакомые люди из соседних
домов и пришлый народ, из Жевлюкова переулка.
Из толпы доносились обрывки слов и разговоров:
- И что ж, их прямо в рясе повели?
- Денег полный чемодан...
- Да разве они залезут в корзинку?
- Тьфу! - плюнул Крендель. - Болтают, не зная чего.
Сраженный коллекцией перьев, он увял, устало сел на
лавочку под американским кленом.
- Монахов я и новых могу завести, но такого, как Моня, на
свете нет.
- Еще бы, - сказал я.
Крендель вздохнул, обхватил колени руками, сгорбился и
сейчас в точности оправдывал прозвище. Он вообще-то был очень
высокий, выше меня на три моих головы и на четыре его. Раньше
все его звали Длинным, тогда он нарочно стал горбиться, чтоб
быть пониже, тут и стал Крендельком.
- Вот уж в ком было благородство, так это в Моне. В нем
была мысль. А как он кувыркался - акробат!
От ворот послышалась какая-то возня, толкотня, народу еще
прибавилось, послышались крики типа: "Нет, постой! Погоди!"
- Крендель! - крикнул кто-то. - Крендель, сюда!
Подозреваемого поймали!
Мы выскочили за ворота.
- Вот он! - кричала бабушка Волк. - Вот он,
Подозреваемый, - и крепко держала за рукав какого-то
гражданина, который отмахивался граблями.
- Кто ты такой? - приставал с другого бока дядя Сюва. -
Чего ты тут ходишь?
