мы вошли в ее воды.
Я сразу понял, что это не наша макарка. Какие-то другие
травы составляли ее стены, другой формы, другого цвета. Все
вроде бы то же самое -- таволга и рогоз, кошачья петрушка,
гори-голова, и все-таки не то. И вдруг я понял, что не вижу
молочая. Утром, когда мы плыли к озеру, я то и дело отмечал
кустики молочая и вспоминал, что молочай называют бесовым
молоком.
-- Не наша это макарка,-- сказал я,-- молочая нету.
-- Уж больно тонкое наблюдение,-- заметил капитан.
Но молочая на берегах не было. Казалось, кто-то выдрал все
кусты молочая, выпил молочаево молоко.
Я всегда любил это растение -- молочай, его скромные
нецветочные цветы, собранные в кузовок, крепкие стебли, текущие
на переломе молоком, которое лизнуть было нельзя -- бесово,-- а
лизнуть хотелось.
Молочай был братом одуванчика, из стеблей которого тоже
брызгало дикое молоко, и это меня поражало -- не только растут,
не только цветут, а еще и молоко дают. И какими-то совсем
странными их родственниками были млечные грибы -- чернухи,
скрипухи. Только вылезли из земли, а уж полны молоком --
горьким, земным, подлесным. Для кого созрело это молоко, кому
его пить?
Я-то разок лизнул дикого молочка, а ничего вроде и не
почувствовал.
С полчаса уже плыли мы по макарке, которая постепенно
становилась шире. Напившись молочаева молока, бесы равнодушно
взирали на наше плаванье, никаких штучек не придумывали -- ни
бревен оживших, ни чарусенышей.
А может, это они и придумали -- больше ничего не
придумывать? Решили сделать макарку бесконечной, чтоб мы плыли
и плыли -- до ночи, до осени и не могли вылезти на берег всю
жизнь, до самой старости.
Да нет, зачем бесам мучить нас так долго. Они могут
разделаться с нами поскорее. Чего тянуть?
-- Ну вот и все,-- сказал капитан.-- Приехали.
Прямо перед нами по всей макарке, как забор, вколочены были в
дно толстые черные сваи, переплетенные еловыми ветками. Это был
обычный рыбацкий закол, поставленный по всем правилам.
Пришибленные, сидели мы в "Одуванчике", неумолимо понимая,
что через эту чертову плотину нам никогда в жизни не
перебраться. Тут мы и услыхали голосок:
-- На уху-то наловили?
Глава XIII. ТРАВЯНАЯ ГОЛОВА
-- На уху-то наловили? -- повторился голосок, и из травы
высунулась лукоподобная головка с влажными торфяными глазками.
Она покачивалась над травой, держалась на ней, как луна порой
держится на лесных верхушках.
Казалось, она и сплетена из засохших болотных трав.
-- Наловили,-- ответил я, взял из лодки Горбача-Окуня и
показал Голове.
-- О! О! О! -- с восхищением покачала головой Голова.
-- А ты, дедушка, как в болоте-то стоишь? -- спросил капитан,
смекнувший, что такая голова может быть приделана только к
немолодому телу.
-- Я-то в валенках,-- ответила Голова.-- А вы-то как?
-- А мы веслаемся,-- с некоторой бодростью заявил капитан,--и
на уху наловили.
Цокая, как белочка, языком. Травяная Голова любовалась
окунем, я же все старался рассмотреть, к чему она приделана. В
густой траве я не видел никакого тела и никаких валенок, и даже
