- медвежонка на
столб сажает!"
Вода была ледяная, от нее ныли зубы, и глоталась она со звоном.
Пронька пил и вздрагивал, оглядывался назад: не бежит ли медведица?
Из тайги вылетела к реке кедровка, села на сухую пихту и принялась
кричать, надоедливо и грубо, как ворона.
- Чего кричишь! - разозлился Пронька. - Проваливай!
Он подумал, что кедровка нарочно приваживает к нему медведицу. Поднял
ружье и подвел медную мушку прямо под черное крыло с рассыпанным на нем
белым горошком.
- Сейчас вмажу третьим номером, покричишь тогда!
Пока Пронька раздумывал, вмазать или нет, кедровка сообразила, что к
чему, и улетела.
"Что ж делать-то теперь? - думал Пронька. - В лагерь с пустыми руками
идти нехорошо, а к лабазу - страшно".
И тут пришла вдруг ему в голову лихая мысль: попугать медведицу.
Пронька поднял ружье и сразу из двух стволов ударил в воздух. Не успел
еще заглохнуть выстрел, как Пронька крикнул во все горло:
- Прокопий! Ты чего стрелял?
Помолчал и ответил сам себе басом:
- Глухаря грохнул!
- А велик ли глухарь-то?
- Зда-а-аровый, черт, килишек на пять!
От крика своего Пронька развеселился, его насмешило, как он ловко
соврал про глухаря.
"Ладно, - решил он, - пойду обратно! Буду орать на весь лес, издали
пугать медведицу. Устрою ей симфонию! Небось не выдержит, убежит".
Не спеша пошел он к лабазу и действительно устраивал на ходу симфонию:
стучал дубинкой по стволам деревьев, ломал сучки, выворачивал сухие
пихточки, которые крякали и скрежетали, а потом вытащил из ружья патроны и
затрубил в стволы, как трубит лось во время гона.
- Эй, Коля-манси, - кричал Пронька, - у тебя ружье заряжено?
- А как же, - ответил он сам себе тоненьким Колиным голосом, - пулей
заряжено! А у тебя заряжено?
- И у меня заряжено! Пулей "жиган". Самый раз на медведя!
- Эй, Пахан-Метла, а ты чего молчишь?
- Я ружье заряжаю!
- Прокопий! Надо остановку делать. Чай надо пить! У оленя голова болит!
- А чего она болит-то? Рога, что ли, у него растут?
Уже перед самым лабазом Пронька даже запел.
Размахивая топором, он вывалился на поляну, где стоял лабаз.
Ни медведицы, ни медвежонка не было. В раскрытую дверь лабаза высунулся
разорванный мешок, из которого сочилась струйка муки.
- "Ромашки сорваны, - орал Пронька, - увяли лютики!.."
Голос его звучал хрипло, мотив Пронька врал, потому что петь сроду не
умел.
Он хотел кончить песню, но побоялся, что медведица где-нибудь рядом, и
заорал для острастки еще сильней.
Под песню разыскал он в кустах лестницу и полез наверх, в лабаз. Там
было все вверх дном.
Пронька слез на землю, поднял сплющенную банку сгущенки. Медведица так
сдавила ее, что банка превратилась в жестяной блин.
"Вот уж кто действительно мог в темпе рубануть сгущенку, - подумал
Пронька, - а ведь Пахан-Метла не поверит, скажет: сам рубанул".
Он завернул сплющенную банку в тряпочку и сунул ее в карман.
Пронька устал, от криков и от пения у него драло в горле, потому-то
разболелась голова.
- Надо остановку делать, - сказал он. - Чай
