щука - она была у самой поверхности, терлась боками о траву, выдавливала
икру. Далеко же она забралась - больше километра отсюда до реки! По
болотной-то канаве, против талой воды, и зашла она к лесу бросить икру...
А подсадная все орала и орала, и глухо бубнили тетерева на березовой
вырубке...
К обеду я вернулся в избушку. Булыга был уже там. Я наколол щепок, стал
раздувать самовар.
А солнце было уже высоко, от его света и от усталости слипались глаза.
Только прикроешь их - видишь ослепительно рябую болотную воду, и на ней
качается селезень...
- Ну как? - спросил я.
- А никак, - ответил Булыга. - Пустой.
- А что ж глухарь?
- А ничего, - сказал Булыга. - Ну, садимся самовар пить.
Мы пили чай, позванивали ложками, отдувались утомленно.
- Глухарей в этих местах всех перебили, - говорил Булыга. - Один
остался.
Так устали глаза, что я и чай пил с закрытыми и видел: рябая болотная
вода, а на ней качается селезень...
- Пошел я к нему, - рассказывал Булыга про глухаря, - а он и поет, и
поет, ни черта не слышит. А кому поет? Ведь глухарки нету ни одной. А он и
поет-то, и поет...
- По кому ж ты стрелял? - спросил я.
- По нему, по кому же еще.
- Или промазал?
- Нет, - ответил Булыга. - Маленько в сторону взял. Ладно, хоть душу
отвел.
- Спугнул?
- Нет, и после выстрелов все поет. Совсем очумел от весны.
Я снова прикрыл глаза и видел, как один из другого возникают красные и
оранжевые круги, а за ними качается на воде весенний селезень... и качается,
и качается на воде.
БЕЛОЗУБКА
В первый раз она появилась вечером. Подбежала чуть ли не к самому
костру, схватила хариусовый хвостик, который валялся на земле, и утащила под
гнилое бревно.
Я сразу понял, что это не простая мышь. Куда меньше полевки. Темней. И
главное - нос! Лопаточкой, как у крота.
Скоро она вернулась, стала шмыгать у меня под ногами, собирать рыбьи
косточки и, только когда я сердито топнул, спряталась.
"Хоть и не простая, а все-таки мышь, - думал я. - Пусть знает свое
место".
А место ее было под гнилым кедровым бревном. Туда тащила она добычу,
оттуда вылезала и на другой день.
Да, это была не простая мышь! И главное - нос! Лопаточкой! Таким носом
только землю рыть.
А землероек, слыхал я, знатоки различают по зубам. У одних землероек
зубы бурые, у других - белые. Так их и называют: бурозубки и белозубки. Кем
была эта мышка, я не знал и заглядывать ей в рот не торопился. Но почему-то
хотелось, чтобы она была белозубкой.
Так я и назвал ее Белозубкой - наугад.
Белозубка стала появляться у костра каждый день и, как я ни топал,
собирала хвосты-плавнички. Съесть все это она никак не могла, значит, делала
на зиму запасы, а под гнилым кедровым бревном были у нее тайные погреба.
К осени начались в тайге дожди, и я стал ужинать в избушке.
Как-то сидел у стола, пил чагу с сухарями. Вдруг что-то зашуршало, и на
стол выскочила Белозубка, схватила самый большой сухарь. Тут же я щелкнул ее
пальцем в бок.
"Пи-пи-пи!" - закричала Белозубка.
Прижав к груди сухарь, она потащила
