Быстро-быстро!
Ткнув руку под затылок, я приподнял с земли голову Николая, а другой
рукой надавил на грудь, отпустил, еще надавил, отпустил.
Генка схватил его руку и принялся быстро раскачивать ее к груди и
обратно, и Грошев подхватил другую руку.
- Сейчас оживет, - убеждал Генка. - Еще, еще...
- Раз-два... - стал приговаривать я.
- Раз-два... Раз-два... - поддержал Генка. - Дыши, дыши...
Мы сами дышали сильно и шумно, как будто хотели увлечь, заразить своим
дыханием человека, лежащего на земле. Сколько же времени прошло, как
кончилась гроза?
- Вставай, дядь, вставай, - приговаривал Генка.
- Землей надо засыпать, - бормотал Грошев. Он отставал, сбивал с ритма.
- Раз-два... раз-два... - твердил Генка и не давал нам остановиться.
Наконец Грошев отпустил руку Николая, снял шляпу.
- Что я бабе его скажу? - спросил он.
- Тише, тише... Он дышит!
В голосе Генки прозвучала такая уверенность, что мы замерли, затаили
дыхание, а он склонился, прислушиваясь, к самым губам Николая.
Где-то далеко на шоссейной дороге за рекой заворчал автомобильный
мотор. Шумно вздохнула овца. Последние, особенно тяжелые капли падали на
землю с листьев картошки.
Генка потрогал меня за руку, чуть-чуть прижался ко мне. Мы с ним были
уже вроде родственники - вместе прятались от грозы, ловили овцу.
- Придумай что-нибудь, - попросил Генка. - Придумай, дядь. Он оживет.
- Можно воздух вдуть, - нерешительно сказал я.
- Вдувай! Вдувай! - сразу обрадовался Генка. - В нас воздух живой. Он
войдет в него и оживит.
- Да уж поздно.
- Вдувай, дядь, - просил Генка, обнимая мою руку, гладил рукав, как
будто я был человеком, способным вдуть живой воздух.
Грошев настороженно слушал нас. Овца легла на землю, задерганная
веревкой.
- Ну, посвети.
Я отдал фонарь и наклонился над человеком, пластом лежащим на земле.
Огромной картофелиной казалось в свете фонаря его лицо. Ладонями я сжал его
щеки, вздохнул глубоко, будто собираясь нырнуть. И Генка вздохнул за моей
спиной. Медленно приблизил я губы к его рту, прижал и с силой выдохнул весь
воздух, нажал локтями на грудь.
Гак! - вылетел вдутый мной воздух и рассыпался, как пыль.
Николай дрогнул, повел рукой. Приоткрылись его глаза, хлипнуло в горле:
- Чтой-то?
Час прошел или больше, как кончилась гроза?
У палатки горел уже костер. Дым от него шел влажный, утяжеленный,
особенно горький. Он уплывал к полю, смешивался с ночным туманом.
Николай лежал в палатке, накрывшись мокрыми плащами. Он высунул к
костру заляпанное землей лицо, тяжко дышал, закашливался дымом.
Грошев снял брюки и размахивал ими над огнем.
Генка сидел у костра, обхвативши за шею овцу, которая бессмысленно
пялилась в огонь.
- Я прямо не верил, что все обойдется, - весело сказал Генка.
Он восхищенно глядел на Николая, не мог отвести глаза, будто боялся,
как бы снова чего не случилось.
- И папиросы-то намокли, - хрипло сказал Николай, ни к кому особенно не
обращаясь.
- А мы их посушим! - обрадовался Генка.
Николай вяло махнул рукой - дескать,
