воют, рвутся с привязи,
раззадоренные гонным голосом Найды.
К ночи возвращается Найда, скребется на крыльце, просится в дом.
- Куда-а? - хрипло кричит от стола Булыга. - В дом? Там сиди!
Но после все-таки открывает дверь, впускает Найду.
Покачивая головой, кланяясь, она переступает порог и, прихрамывая, идет
к печке. Мякиши - так называют подошвы собачьих лап - сбиты у нее в кровь.
Найда ложится в теплом углу у печки и спит тревожно, дергается, лает,
перебирает лапами во сне - гонит, видно, осенистая.
Гонит, гонит...
По чернотропу
- Эй, давай-давай! Догоняй-добирай!
Мы с Булыгой бежим по лесу, кричим-поем, разжигаем собак.
- Где он? Где он? Где он? - на высокой ноте стонет Булыга.
- Вот он! Вот он! - поддерживаю я.
Собаки уж и сами разожжены. Огромный камнелобый Ураган проламывается по
кустам, глаза его приналиты кровью; узкокостная, извилистая Кама носится
вокруг и нервно дрожит, фыркает, припадая к палому листу.
Вот Кама подает голос, короткий, неуверенный. Эту первую фразу гона
даже и нельзя назвать лаем. Это возглас. Так охнула бы женщина, уронившая
кувшин с молоком: "Ой!"
- Ой-е-е-е-ей! - сразу подхватываем мы с Булыгой, и где-то в кустах
хрипло рявкает Ураган, прочищает горло, утомленное летним глупым, безгонным
лаем.
Кама заливается сплошной трелью, голос ее возвышается с каждой фразой,
к ней подваливают старая Найда и Ураган - звенит, бьется, колотится меж
елок, разливается по чернотропу, по застывающему предзимнему лесу голос
гона.
- Напересек! - кричит Булыга.
- Напересек! - отвечаю я и бегу куда-то, уж и сам не знаю куда:
напересек, на поляну, на просеку, в березняк, где таится в кустах, где
мчится мне навстречу взматеревший осенний беляк.
Веер
На рябине, что росла у забора, неведомо откуда появилась белка.
Распушив хвост, сидела она в развилке ствола и глядела на почерневшие
гроздья, которые качались под ветром на тонких ветвях.
Белка побежала по стволу и повисла на ветке, качнулась - перепрыгнула
на забор. Она держала во рту гроздь рябины.
Быстро пробежала по забору, а потом спряталась за столбик, выставив
наружу только свой пышный, воздушный хвост.
"Веер!" - вспомнил я. Так называют охотники беличий хвост.
Белка спрыгнула на землю, и больше ее не было видно, но мне стало
весело. Я обрадовался, что поглядел на белку и вспомнил, как называется ее
хвост, очень хорошо - веер.
На крыльце застучали сапоги, и в комнату вошел лесник Булыга.
- Этот год много белки, - сказал он. - Только сейчас видел одну. На
рябине.
- А веер видел?
- Какой веер? Хвост, что ли?
- Тебя не проведешь, - засмеялся я. - Сразу догадался.
- А как же, - сказал он. - У белки - веер, а у лисы - труба. Помнишь,
как мы лису-то гоняли?
Лису мы гоняли у Кривой сосны.
Лиса делала большие круги, собаки сильно отстали, и мы никак не
успевали ее перехватить.
Потом я выскочил на узкоколейку, которая шла с торфяных болот, и увидел
лису. Мягкими прыжками уходила она от собак.
