ноги. Я
вынимал ногу из лужи - на сапоге блестели следы месяца.
Капли месяца, как очень жидкое и какое-то северное масло, стекали с
моего сапога.
Так и шел я по дороге, по которой ходил и ясным днем, и тусклым утром,
и - так уж получилось - поздним вечером ранней весной.
МЕДВЕДИЦА КАЯ
По влажной песчаной тропе ползет Медведица кая.
Утром, еще до дождя, здесь проходили лоси - сохатый о пяти отростках да
лосиха с лосенком.
Потом пересек тропу одинокий и черный вепрь. И сейчас еще слышно, как
он ворочается в овраге, в сухих тростниках.
Не слушает вепря Медведица и не думает о лосях, которые прошли утром.
Она ползет медленно и упорно и только ежится, если падает на нее с неба
запоздалая капля дождя.
Медведица кая и не смотрит в небо. Потом, когда она станет бабочкой,
еще насмотрится, налетается. А сейчас ей надо ползти.
Тихо в лесу.
С веток падают тяжелые капли.
Сладкий запах таволги вместе с туманом стелется над болотом.
По влажной песчаной тропе ползет мохнатая гусеница Медведица кая.
ПОЛПТ
- А ты видел когда-нибудь воздух? - спросил меня умный мальчик Юра.
Я подумал и сказал:
- Видел.
Юра засмеялся.
- Нет, - сказал он. - Ты не видел воздух. Ты видел небо. А воздуха нам
видеть не дано.
А ведь, пожалуй, и вправду: мы видим воздух, только когда смотрим на
бабочек, на парящих птиц, на пух одуванчика, летящий над дорогой. Бабочки
показывают нам воздух.
Пух одуванчика - чистое воздухоплавание, все остальное - полет.
Самолет в небе никак не дает ощущения воздуха. Когда глядишь на него,
только и думаешь, как бы не упал.
- А парашют? - спросил меня Юра.
- Мне дает.
- И мне тоже. А бумажный самолет?
- Конечно, дает. А еще лучше - голубь.
- Давай сделаем бабочку из бумаги. Капустницу или крапивницу?
- Давай махаона!
И мы сделали махаона. С огромными крыльями!
Ведь само слово "махаон" - с огромными крыльями.
И оно дает ощущение воздуха.
Мы отпустили махаона с крыши и, затаив дыхание, долго смотрели, как
летит он и показывает нам воздух, которого нам видеть не дано.
ОЗЕРО КИПВО
Белым-белы, говорят, были воды озера Киево.
Даже и в безветренные дни шевелились и двигались они и вдруг белою
волной взмывали в небо.
Чайки, чайки - тысячи чаек жили на озере Киево. Отсюда разлетались по
ближайшим рекам. Летели на Москву-реку, на Клязьму, на Яузу, на Сходню. Все
чайки, которых мы видели в Москве, выводились на озере Киево.
Вначале озеро Киево было далеко от Москвы. Но потом оно делалось все
ближе, ближе. Озеро-то не двигалось, но рос огромный город, и он хотел быть
все огромнее, огромнее. И чем больше становился город, тем меньше
становилось озеро. Меньше талой воды приходило сюда весной, пересохли ручьи
и подземные ключи.
Ссохлось озеро Киево. Морщины островов и заливов раскололи водное
зеркало. Почти все чайки ушли на вольные места, а многие стали жить на
земле, на пашне.
"Киево" - это, конечно, необыкновенное слово. Слово еще осталось.
Остались на озере и редкие чайки.
С последними
