от реки к небу огромнейший столб
дыма - это дядя Зуй затапливал свою баньку.
Топилась она по-черному. Не было у ней трубы - и дым валил прямо из
дверей, а из дыма то и дело выскакивал или выбегал на четвереньках дядя Зуй,
прокашливался, вытирал слезы, хватал полено или ведро с водой и снова нырял
в дым и кашлял там внутри, в баньке, ругался с дымом, хрипел и кричал.
Дым подымался столбом, столб разворачивался букетом, сизым банным
цветом подкрашивал облака, заволакивал солнце. И солнцу и облакам странно
было видеть огромный дым, маленькую баньку и крошечного старика,
размахивающего поленом.
Как только баня была готова, дядя Зуй прибегал к нам и кричал:
- Стопилась! Стопилась-выстоялась! Скорее! Скорее! А то жар упустим!
Я выскакивал из дому и бежал к реке, а дядя Зуй подталкивал меня, гнал,
торопил:
- Скорее! Скорее! Самый жар упустим!
В предбаннике дядя Зуй стремительно раздевался и тут же начинал
стремительно одеваться. Он скидывал обычную одежду, а надевал шапку, шинель
и валенки. В шапке, в шинели и в валенках вкатывался он в парилку, чуть не
плача:
- Упустили! Упустили самый жар!
Но жар в парилке стоял чудовищный. От раскаленной каменки полыхало
сухим и невидимым огнем, который сшибал меня с ног. Я ложился на пол и дышал
через веник.
- Холодно, - жаловался дядя Зуй, кутаясь в шинель.
В парилке всегда было темно. Хоть и стоял на улице полный солнечный
день, свет его не мог пробиться через оконце. Стена жара не пускала свет, и
он рассеивался тут же, у окна.
А в том углу, откуда валил жар, тускло светились раскаленно-красные
камни.
Зачерпнув ковшиком из котла, дядя Зуй кидал немного воды на камни - и с
треском срывался с камней хрустящий колючий пар, и тут уж я выползал в
предбанник.
Постанывая, жалуясь на холод, наконец и дядя Зуй выходил в предбанник,
скидывал шинель.
- Давай подышим, - говорил он, и мы высовывали головы из бани на улицу,
дышали и глядели на улицы Чистого Дора, а прохожие глядели на нас и кричали:
- Упустили или нет?
- Еще бы маленько, и упустили, - объяснял дядя Зуй.
Мы парились долго, хлестали друг друга вениками, бегали в речку
окунаться, и дядя Зуй рассказывал прохожим, рыбакам и людям, проплывающим на
лодке, сколько мы веников исхлестали.
После нас в баню шли Пантелевна с Нюркой, а мы с дядей Зуем пили чай,
прямо здесь, у бани, у реки. Из самовара.
Пот лил с меня ручьями и утекал в реку.
Я бывал после бани красный и потный, а дядя Зуй - сухой и коричневый.
А Нюрка выходила из бани свеженькая, как сыроежка.
ПОДСНЕЖНИКИ
Кто прочитал название этого рассказа, тот, наверно, подумал, что сейчас
весна, снег растаял и на проталинах - подснежники.
А сейчас не весна - сейчас поздняя осень. В окошко виден первый снег.
Он закрыл землю, но крапива, ржавые репейники торчат из-под снега.
- Вон сколько навалило! - сказала утром Пантелевна. - Можно за дровами
на санках съездить.
Она топила печку, а я ленился, лежал и глядел, как она ухватом ставит в
печку чугуны. Пантелевна заглядывала в печку, и лицо ее было огненным, как
