жесткими ногтеобразными словами.
Потом я засыпал наконец на кожаном учительском диване и, просыпаясь
иногда, видел, как сидит мой учитель за столом, пьет чай, курит трубку и все
проверяет, проверяет бесконечные тетради, и сверкают его добрейшие стальные
глаза. Владимир Николаевич Протопопов не спал никогда.
Как-то зимней метельною ночью и на меня напала бессонница, а в
бессоннице пришло вдруг некоторое озарение, и я написал стихи:
Метели летели,
Метели мели,
Метели свистели
У самой земли...
Владимир Николаевич смеялея, как ребенок, колотил меня в грудь
кулаками, а потом вдруг вскочал, в каком-то чудовищном мгновенном плясе
пронесся по учительской, напевая:
Летели метели
В розовом трико!
Я был потрясен. Меня поразило, как Владимир Николаевич неожиданно
восплясал. Удивляло и то, что кто-то уже написал про метели, значит,
озарение мое было не в счет и все это пахло недопустимым гагарством.
Были однажды поздние дни мая.
Владимир Николаевич под утро разбудил меня. Полусонного подвел к окну.
В сизом школьном окне виднелись пасмурные в утренних сумерках ветки тополя,
скользкие от росы листья.
Мы смотрели в окно.
Владимир Николаевич задумался и даже немного обнял меня, чего никогда
раньше не делал. Потом спохватился и ударил кулаком в грудь.
-- Был утренник,-- сказал он. Помолчал. Продолжил: -- Сводило
челюсти...
Я уже ожидал удара в челюсть, но снова получил в грудь.
... И шелест листьев был как бред.
Синее оперенья селезня
Сверкал за Камою рассвет.
Крепкий удар, завершающий строфу.
Так Владимир Миколаевич Протопопов вколачивал в меня поэзию.
Итак, в нашем дворе все понимали, что в институт мне сроду не
поступить.
Понимал это я, понимал это мой брат Боря, понимали школьные учителя. Не
понимал только Владимир Николаевич Протопопов. Он понимал, что я поступлю, и
я поступил.
Шквал и шторм обрушились тогда на меня. Сердце мое трещало от семейного
счастья, грудь гудела от протопоповских кулаков, шпана свистела в окна, брат
мой Боря ласково улыбался, гитарист-хулиган играл "чесом", у рояля
безумствовал маэстро Соломон Мироныч, а на голову мне то и дело вспрыгивал
Милорд, который к этому моменту научился летать.
Надо сказать, что проблема полета домашних животных никогда особенно не
занимала меня, а в период подготовки к экзаменам я не мог уделять этому делу
никакого времени.
Просто-напросто, отбросив учебники, я выходил с Милордом к фонтану.
К нам присоединилось и некоторое третье лицо -- тонкий кожаный поводок,
который я пристегивал к ошейнику собаки. Дома пристегивал поводок, у фонтана
отстегивал.
Поводок был необязателен. Милорд сам по себе ходил у моего ботинка. Но
все приличные владельцы собак имели поводки. Поводок считался важным звеном,
связывающим человека с собакой, и я это звено имел.
Это кожаное тоненькое, но крепкое звено Милорд ненавидел. Он не понимал
его смысла. Он считал, что нас связывает нечто большее.
Как только я отстегивал поводок у фонтана, Милорд немедленно принимался
его грызть.