-- Ладно,-- сказал я,-- я не пас никакой скотины.
-- И фасоль не сажал?
-- Сажал,-- снова неожиданно ответил я.-- Но редко, только в крайних
случаях.
Она тихо задумалась, соображая, в каких таких крайних случаях люди
сажают фасоль.
-- Бывало, как построю храм на воде,-- сказал я,-- сразу фасоль сажаю,
так что скотину пасти некогда.
Она все-таки улыбнулась. Материнские струны снова звякнули в серебре.
-- Смеешься?
-- Не смеюсь, но скажу честно: строить храм мне не по силам. Скотину я
не пас и фасоль не сажал. И штурвал-то крутил всего два часа. Но сейчас я
тебе кое-что покажу,-- и я достал из рюкзака нельму.
Бечевка, которой был завернут сверток, оказалась жирной на ощупь и,
видно, тоже просолилась. Крафт-крафт -- я развернул рыбину.
От соли чешуя нельмы еще потемнела, пасмурно засветились ее бока.
Цельная, неразрезанная, нельма была бы уместна на старом столовом серебре.
Нож, которым я взялся ее разрезать, выглядел откровенной железякой, жидкой и
белесой.
-- Боже, что это? -- спросила она, как видно, не находя в нельме
признаков рыбы.
-- Нельма. Рыбаки мне подарили.
-- Такое кому попало, наверно, не дают,-- сказала она, глядя на меня с
уважением.
Нельма жирно вздрагивала под ножом, выскальзывала из-под лезвия, и я
водил им деликатно, как скрипач смычком. Я как бы играл "Элегию" Массне.
Нельма уже просолилась. Мясо ее было полупрозрачным с легким
перламутровым отливом. Сквозь ломтик нельмы можно было разглядеть тусклое
инспекционное окно.
-- Смотри-ка,-- сказал я.-- Сквозь нее окно видно.
Она взяла в руки кусочек нельмы, посмотрела в окно, отведать рыбы она
не решалась.
-- Меня зовут Нина,-- неожиданно сказала она.
Я попробовал нельму и, показалось, совершил что-то незаконное. Нельма
была наивна. Вкус ее, нежность и прозрачность заключались в слове, тдющем на
губах,-- "нельма".
-- Ешь,-- прикрикнул я.-- Чего ты тянешь?
-- Не знаю, наверно, мне нельзя... Такая рыба. Не для меня.
-- Хватит валять дурака. Ешь! Вот смотри! Это не нож -- это смычок! А
нельма -- скрипка.
Отрезая следующий кусок, я играл уже "Танец с саблями" Арама Ильича
Хачатуряна. Пока я наяривал на скрипке, она все-таки съела свой кусок
нельмы, и я протянул ей второй.
-- Значит, ты тоже даешь кому попало? -- спросила она, не принимая рыбу
из моих рук.
-- Что даю?
-- Деньги и рыбу.
-- Ты не кто попало, ты сама -- нельма.
-- Нельма?
-- Конечно, нельма, поглядись в зеркало.
-- Не надо больше. Я не стану есть. Мне кажется, я у кого-то ворую.
-- Нина, что с тобой? Ты -- ненормальная? Бери и ешь, черт тебя подери!
Ешь, когда угощают, и не порть мне игру на скрипке.
-- Не надо мне больше. Хватит.
Она встала из-за стола, пошла к умывальнику, который висел в углу,
заглянула в зеркало. Кажется, она действительно проверяла, похожа ли на
нельму.
Я отложил нож, завернул остатки нельмы в бумагу, перевязал бечевкой.
Потом подошел к умывальнику, сполоснул пальцы и тоже заглянул в зеркало. Мое
обветренное лицо вполне уместилось рядом с ее серебристыми
