-- Сноровки нету. Но позвольте попробовать.
-- Извольте, пожалуйста, пробуйте.
Я схватился за валенок, дернул и чуть не свалил Чуковского на пол.
-- Нет сноровки,-- поморщился Корней Иванович.-- Да вы полегче.
Чтобы половчей ухватить валенок, мне пришлось встать на колено.
-- Вам не противно? -- спросил Корней Иванович.
-- Что такое?
-- Да ведь вы стоите передо мной на коленях.
-- На одном,-- уточнил я.-- И не перед вами, а перед валенками. -
Валенки слезали туго.
-- Спасибо,-- сказал, наконец, Чуковский.-- А все-таки не каждый может
похвастаться, что валенки с Чуковского снимал.
В доме Корней Ивановича всюду на стенах висели рисунки и картины
знаменитых и замечательных художников. И я рассматривал их, иногда угадывал
автора, иногда -- нет. Заприметил я и лубочную картину на тему стихотворения
Н. А. Некрасова. "Что ты жадно глядишь на дорогу...".
-- Откуда у вас лубок, Корней Иванович?
-- Это -- Всеволод Иванов. Добрейший был человек. Он и подарил мне
лубок. Он принадлежал к числу усердных коллекционеров и оставил бы после
себя замечательную коллекцию, если бы не раздаривал все друзьям. Он всегда
говорил мне:
"Заходите почаще. За каждый ваш визит я подарю либо книжку, либо
картину". И я стал ходить к нему ежедневно.
Корней Иванович засмеялся.
Я уже понял, что Корней Иванович любит подсмеиваться и над собой, и над
окружающими, и поэтому очень его стеснялся, разговаривал с ним невпопад.
-- Извините,-- сказал я.-- Вы странно смеетесь -- и зло, и добродушно.
Корней Иванович нахмурился. Оглядел меня, сомневаясь, что перед ним
такой уж великий знаток разных видов смеха. Потом улыбнулся.
-- Говорят, что у меня резкий ум критика и доброе сердце сказочника.
Понимаете?
Я не знал, понимаю ли я, но кивнул, что понимаю. К словам Чуковского
надо прислушиваться внимательно. В них всегда скрыта ирония. Кажется, хвалит
кого-то, ан нет -- ругает, вот поругал, ан нет -- похвалил.
-- Пойдемте-ка обедать. Хотите есть?
Есть я не хотел, но сказал:
-- Хочу.
Конечно, мне было не до еды.
Но -- обед! Обед у Чуковского! Только дурак, наверное, откажется. Но и
трудно, неимоверно трудно мне было, друзья, обедать у Чуковского, стеснялся
я страшно.
А дело, в сущности, простое -- бульон с пирожком.
Не помню, к сожалению, ни вкуса бульона, ни начинку пирожка. Помню, что
только и думал за столом -- на втором этаже,-- как бы тарелку не опрокинуть.
Бульон и пирожок съел я мгновенно, чтоб ликвидировать опасность
опрокидывания и спокойно посидеть, поглядеть на Корнея Ивановича.
-- Наснимался валенков -- проголодался,-- заметил Чуковский.-- Клара
Израэлевна, дайте ему еще пирожок.
Мне дали пирожок N 2. Я быстро его съел.
-- Все правильно,-- сказал Корней Иванович,-- два валенка -- два
пирожка. Может, хотите третий?
-- Валенок, что ли?
Корней Иванович глянул на меня. Глянул странно. Можно бы сказать
"зорко", но не совсем так. Он глядел на меня, как будто уже точно, наверняка
знал, на что я способен и даже предвидел всю мою будущую судьбу, даже вот до
этого
