уж разошлись, когда спички кончились.
Борис Викторович тут засмеялся, а я записал рассказ на листочке, не
зная, что это фрагмент из его вещи "Соломонида Золотоволосая". Моя запись
отличается от принятой. Да у Шергина всегда бывают варианты.
С медвежьей темы в тот вечер мы долго не могли слезть, и Борис
Викторович много рассказывал. Это не был такой правильный, связный рассказ.
Он вдруг вспоминал что-то, оттуда брал, отсюда черпал...
-- А вот Борис Иванович Ерохин спал в обнимку с белым медведем.
"Есть,-- говорит,-- у меня медведь. Мы с ним спим в охапку".
Борис Викторович засмеялся. Кажется, его смешило это "в охапку", и он
повторил:
-- "Я с ним,-- говорит,-- в море хожу да сплю с ним в охапку!" Все-то
они с медведями, что Сергий Радонежский, что Серафим Саровский... А волков
нет у нас на Севере... Покровителем волков считается великомученик Егорий.
Что у волка в зубах, то Егорий дал...
Про медведя, что мне "на ногу наступил", я думал написать охотничий
рассказ и сказал об этом Шергину.
-- У нас не говорят: охотник,-- заметил Борис Викторович.-- Охотник --
это по гостям ходить или еще до чего. У нас говорят: -- промышленник,
промышлять... А ведь надо написать про того медведя. Слово -- ветр, а
письмо-то -- век.
Я думал, что мы кончили о медведях, но Борис Викторович сделал мне
все-таки еще один подарок. Не знаю, что он вспомнил, да сказал вдруг
задумчиво:
-- А у нас у старосты в бороде медведь зиму спал...
Прощаться с Борисом Викторовичем никогда не хотелось. Да была уже
полночь, и гости разошлись. Надо было спешить на поздний поезд.
-- Покурим последнюю,-- сказал Борис Викторович, и мы снова пошли в
"кабинет".
Он курил всегда папиросы "Север", а недокуренные бычки клал на пенек.
Это был такой серебряный пенек-пепельница.
-- Будто в северном лесу под Архангельском,-- подшучивал он над своим
курением.-- Папиросы "Север", пенек...
Тут я рассказал, что встретил в Москве человека, который составлял для
издательства сборник автобиографий советских писателей. Готовился уже третий
том таких автобиографий. Не худо бы, толковал я, и Шергину попасть в этот
том.
-- Третий том? -- иронично размышлял Борис Викторович.-- Я уж, наверно,
в четвертый или в пятый. Нет, не стану писать. Кому это нужно? Я твердо
сказал, что нужно многим, и мне в частности. Писать для него в то время было
делом не совсем простым. Сам писать не мог, диктовал сестре. Раньше-то
бывало не так.
-- А как бывало? Бывало, пол мету, веник в сторону -- и пишу! Ладно, не
для третьего тома, для вас напишу. Вдруг и сгодится.
Мы распрощались, а недели через две я снова поехал в Хотьково. Никак уж
я не ждал, но Борис Викторович передал мне пять рукописных страничек,
записанных рукою Ларисы Викторовны. К моему изумлению и счастью, на каждой
странице в левом верхнем углу было написано: "Для Юры Коваля", посредине,
тоже на каждой странице, заголовок "Б. Шергин" и на каждой же странице в
правом углу дата: "3.1.70 г.".
Рукопись эта хранится сейчас у меня. Она действительно не попала пока
ни в третий
