речи, и слушатели и читатели мои ценили и ценят этот мой стиль.
В богатстве русского языка можно убедиться, не только слушая живую
речь.
Приведу такой факт: из Соловков привезены были сундуки с церковными
облачениями. На одном из сундуков была позднейшая наклейка "Белые одежды".
На первый взгляд все одежды были белые. Но был к сундукам приложен старый
инвентарь, и у составителя, человека XVIII века, вкус и взгляд были более
тонкие и острые, чем у нас. Наше поверхностное понятие "белый" он заменяет
словами: цвет сахарный, цвет бумажный, цвет водяной, цвет облакитный
(облачный). Мы бы сказали -- муаровый.
На другом сундуке тоже новейшая наклейка "Красный цвет". Но старинный
составитель инвентаря вместо слова "красный" употребляет слова: цвет жаркий
(алый), цвет брусничный, цвет румяный.
Таково же определение тонов желто-зеленых: цвет светло-соломенный, цвет
травяной, цвет светло-осиновый.
Слово "красный" употреблялось в смысле красивый. Народ и сейчас
говорит: красная девица, Красная площадь".
На этом текст автобиографии прерывался. Или оканчивался? Шергин был
мастером финала, а тут, мне казалось, финала нет, и я высказался в этом
роде.
-- Какой будет финал -- это ясно,-- печально пошутил Борис
Викторович.-- Да что еще говорить? Хватит...
Мне стало неловко. Действительно, что же еще было говорить? Что, мол,
еще жив, ослеп, почти забыт, почти не печатают?
-- Хорошо и необычно, что в автобиографии много о русском языке.
-- Биография писателя-- его отношение к слову,-- подтвердил Борис
Викторович.-- Остальное -- факты жизни. Первая моя книжка "У Архангельского
города, у корабельного пристанища" -- это ведь запись устного репертуара
моей матери... Анна Ивановна Шергина, хранительница слова... Мать умерла в
том году, когда вышла книжка...
О матери своей и об отце в беседах наших Борис Викторович вспоминал
часто, видно было, что никогда с ними в душе не расставался.
-- Мой отец был и кораблестроителем и мореходцем. Его посылали в
ответственные плавания и на Новую Землю и дальше. Он сорок пять лет ходил в
море. Он всегда носил с собой записную книжку и заносил туда что увидел. Вот
откуда я знаю берега Белого моря. В рассказе "Поклон сына отцу" Шергин писал
про отца: "Зимой в свободный час он мастерил модели фрегатов, бригов, шхун.
Сделает корпус как есть по-корабельному -- и мачты, и реи, и паруса, и
якоря, и весь такелаж. Бывало, мать только руками всплеснет, когда он на
паруса хорошую салфетку изрежет".
На той модели, с которой Борис Викторович никогда не расставался,
которая всегда висела над его головой в квартире на Рождественском, парусов
уже не было, потерялись остатки изрезанной салфетки. Наверно, они особенно
украшали корабль, но и без них видна была подлинность пропорций, красота
работы. Отчего-то ясно было, что модель построена той самой рукой, которая
создавала поморские корабли и ладьи.
Рядом с кораблем висела на стене окантованная в рамочку фотография, для
него чрезвычайно дорогая. На ней он сфотографирован вместе с Марьей
Дмитриевной Кривополеновой.
