Селютин, он жил в пригороде
Архангельска и был бригадиром на кораблестроительной верфи. Я слышал его
рассказ целиком всего один раз. Он рассказывал подробно, искренне, тихо
повествовал свою историю. Я запомнил этого очень скромного молодого
человека.
"Ты сам-то прекрасный,-- говорила ему старуха-гадалка.-- Только ума-то
у тебя нет, а ты, как тетеря лесная, не понимаешь..."
У него в лице была детская простота, но рассказывал он страстно:
"У меня годов до двадцати пяти к дамам настоящего раденья не было..."
Не знаю, жив ли Селютин или нет, я его тридцать лет не видел.
Никто, конечно, не станет в большой аудитории говорить о своей любви.
Мне же потом приходилось в более помпезной обстановке рассказывать, да
ничего не поделаешь.
Очень много лет я свои рассказы носил только устно. Когда рассказ у
меня укатывался, улаживался, я выносил его на сцену -- школьную или клубную
-- и он продолжал совершенствоваться. Я тогда его пускал в печать, когда он
оказывался обкатанным и уложенным. Записывал не сразу. Большие-то повести я
не писал, тем более романы.
Конечно, не каждый рассказ вводил я в свой репертуар и в литературу. У
меня многое осталось нереализованным. Иногда я пытался сделать рассказ, но
малое знакомство с рассказчиком не давало такой возможности.
Я всегда старался колоритной северной речью одеть сюжет. Тут мне один
написал, что героя нельзя передавать языком поморов. А у меня как раз самым
искренним стремлением было именно этим языком донести рассказ до слушателя.
Вот "Мимолетное виденье" -- рассказ портнихи. Я слышал эту историю от
нашей родственницы несколько раз. Звали ее Мария Ивановна Зенкович. Мух ее
был польский помещик, высланный в Архангельск, служил чиновником особых
поручений при губернаторе. Мария Ивановна, портниха, была модная
архангельская дама, я записал ее рассказ, стараясь изобразить речь
архангельских обывателей: "Корытину Хионью Егоровну, наверно, знали?
Горлопаниха, на пристани пасть дерет -- по всему Архангельскому городу
слышно. И дом ее небось помните: двоепередный, крашеный? Дак от Хионьи
Егоровны через дорогу и наша с сестрицей скромная обитель -- модная
мастерская..." Мне кажется, я точно передаю ее речь. Может, это не так, да
переспросить уже не у кого.
"Простодушно беседуя с заказчицей, расставляю я свои коварные сети
насчет новоприезжей особы, что-де умна и прекрасна, как мечта, и на
двунадесяти языках воет и говорит. А Федька, молодой-то Маляхин, ужасти
какой был бабеляр. Закатался, будто кот, на бархатных-то диванах.
-- Папенька, какой сюрприз для нашей фирмы! При наших связях с
заграницей!..
А папенька, медведь такой:
-- Хм... Какая-нибудь на велосаледе приехала".
Мария Ивановна говорила с некоторым жеманством, и надо было передать
это в слове. Тут помогли мне особенности портновского разговора: "У моей
сестрицы новой выдумки нарядное фуро, у меня прозаический чепец а-ля Фигаро,
а Катя всегда комильфо и бьен ганте..." Рядом с этим сильно звучали
простецкие речи: "Настенька-голубушка! Назвала бы ты
