личности
значительные, люди именитые -- такие, например, как поэт Александр
Твардовский.
...Как-то я жил в домике на озере Чуна -- совершенно безлюдном,--
рассказывал Иван Сергеевич.-- Там кто-то давным-давно поставил домик. И вот
я жил там один, питался тем, что добывал ружьем и удочкой. Ловил хариусов.
Их там было множество, и, когда я начинал чистить рыбу, из груды камней,
лежавших около домика, всегда выбегал горностай и кормился рыбьими
отбросами. Он так привык ко мне, что стал заползать в спальный мешок,
сделанный из оленьих шкур, так что у нас установилась дружба.
Горностай, как известно, зверь не очень-то добрый, но привык ко мне.
Большинство диких зверей привыкает к человеку.
Торо был проповедник, а я проповедником не был. Но некоторые места в
его проповеди мне очень близки и понятны. В Англии я наблюдал "Армию
спасения" -- благотворительную организацию. Торо ненавидел благотворителей,
чувствуя в них фальшь. Благотворительность -- это еще не истинная доброта, а
в Торо есть доброта истинная. Основа философии Торо -- это любовь к
подлинной жизни.
Я считаю, что подлинная жизнь -- это когда человек оставляет за собой
след, большой или малый. А след этот остается, если человек делает
какое-нибудь добро. Я считаю, что писательство тоже должно быть таким делом,
из которого проистекает добро. Вот мы пишем книги, пишем о хорошем, добром и
этим выполняем какой-то свой внутренний долг. Я считаю, что в этом
назначение писателя, художника и каждого человека -- делать добро.
Однажды я решился прочитать Ивану Сергеевичу свои детские рассказы. Он
охотно согласился послушать. Я начал читать:
-- "У излучины реки Ялмы в старой баньке жил, между прочим, дядя
Зуй..."
Иван Сергеевич немедленно прервал меня.
-- Уберите "между прочим",-- твердо сказал он.
-- Да как же, Иван Сергеевич, интонация...
-- Уберите -- и все, никаких интонаций.
-- Так ведь в этом "между прочим" есть юмор.
-- Какой же тут юмор? Вот я вам расскажу юмор. Взял я на охоту своего
зятя, на медведя. Ну, дал ему пятизарядное ружье системы "Браунинг".
Поставили его на номер, совсем захудалый.
Стронули медведя, вдруг я слышу: бах! бах! -- пять выстрелов, один за
другим. Зять мой палит! И ведь убил медведя с первого выстрела, а остальные
со страху выпалил.
Я пошел домой, а охотники стали делить медведя. Вдруг зять догоняет и
спрашивает, какую часть медведя ему взять.
"Ногу, конечно",-- отвечаю.
Зять вскорости и приносит эту ногу, завернутую в газету, да только не
окорок, а медвежью ступню. Вот ведь какой дурак! Ну, что тут поделать?
Приехали в Ленинград. Лидия Ивановна говорит: "Можно из этой ноги студень
сварить".
Завернула ногу в газету и пошла в магазин, чтоб мясник порубил эту ногу
топором.
Мясник как ногу увидел, побледнел, выскочил куда-то и вернулся с
милиционером. Вот был юмор. Замели мою Лидию Ивановну вместе с ногой.
В те самые дни, когда я встречался с Иваном Сергеевичем, я часто
навещал и другого прекрасного русского писателя -- Бориса Викторовича
