10

он будет петь всего год и скончается. Скончается от огорчения, что за него дали полцены.

        – Ах, дорогой господин! – вмешалась Лиззи. – Я всегда наслаждаюсь пением этого кенара. Не отдавай кенара, японец, а то мне станет тоскливо.

        Тут господин Тоорстейн как будто впервые заметил Лиззи. Он подскочил к ней, шаркнул ножкой и сказал:

        – Ах, мадам, во сколько вы цените певца?

        – Три доллара! – твёрдо сказала мадам Лиззи.

        – При условии, при условии, – галантно трещал господин, – что вы лично будете иногда заходить, чтобы послушать грандиозного певца. Я люблю, когда красоту птичьего пения со мной разделяет настоящий любитель и знаток.

        – По утрам заходить или по вечерам? – кокетливо смеялась Лиззи.

        – Ахах! – смеялся господин Тоорстейн. – В любое время года.

        Господин Тоорстейн расплатился, сунул кенара под меховую шапку и вышел на мороз.

        – Я уговорю этого мехового болвана купить у нас лису, – сказала Лиззи. – Мне только нужна свобода действий. Слышишь, японец? Дай мне свободу.

        Японец поморщился, понюхал варево, которое вскипало на печке, и сказал:

        – Бери!

Глава 12 Шамайка

        Джим бродил по свалкам и помойкам, собирал обломки деревянных ящиков да и сваливал их на тележку. Голубой бесснежный мороз покрывал инеем заборы и подворотни.

        На задах скобяного склада Джим заметил у стены сарая неровно приколоченную доску и затеял её оторвать на дрова. Приотодрал немного, заглянул в щёлочку и вначале увидел только пар, густой и морозный, который валил откудато снизу, а из пара раздавался заунывный нечеловеческий храп.

        Бык Брэдбери спал и храпел и выпускал из ноздрей облако рыжего пара, и в этом бычьем пару, в тёплом и живом дыханье, грелась трущобная кошка, которую пират Рваное Ухо принял за королеву.

        И бык и кошка спали, во сне королева мурлыкала, и это мурлыканье сливалось с бычьим храпом и превращалось в особое двойное пение – тёплое ржавое пение в голубом морозном сарае.

        Добродушный Брэдбери иногда прерывал храп, открывал лениво кровавый глаз, взглядывал на свою подругу, ласково говорил: «У!» – и снова закрывал кровавый свой глаз.

        Джим– негр у щёлочки окоченел, а всё смотрел и смотрел на тёплое дыханье, если можно смотреть на тёплое дыханье, смотреть на мурлыканье и храп. Не очень чистая, но всётаки прозрачная слеза катилась отчегото с негритянских век, и почему она объявилась, сказать трудно, потому что мы не можем так глубоко проникнуть в глубины этого негра, мы скользим по поверхности. Но на поверхности этой мы видим, что негр Джим не был ни кошкой, ни быком, но какимто странным образом он был и кошкою, и быком в этот момент, и, когда он отошёл от щёлочки, он побычьи