склоны.
Как-то, Ьлиже к закату, я писал в старом городе сосну.
Начинающийся закат яростно мешал мне, бил в холст и в глаз. Мешали и
прохожие, которые останавливались за спиной. Я старался не слушать шуток и
замечаний, боролся с цветом и закатом, топтался и курил.
-- Смотрите, Генриэтта Павловна, -- послышалось за спиной, -- красная
сосна... Вам нравится?
Генриэтта Павловна, слава Богу, промолчала.
-- А какое вообще-то вы любите дерево? Березу? Ну, Генриэтта Павловна,
это -- обычно. Березу любят все. Как только увидят березу, так и лезут к ней
целоваться. Я терпеть не могу березу. А сосна -- гордое дерево.
Я ненароком оглянулся. Это был он -- господин с куклой. Они сидели
позади меня на невысокой каменной стеночке, предохраняющей от падения с
дороги в обрыв.
-- Пишите, пишите, -- замахал мне шляпой человек, прижимая к себе
куклу. -- Мы вам не помешаем. Посидим, посмотрим... Какой закат!
Кукла Генриэтта Павловна отчужденно глянула на мой этюд пластмассовыми
глазками. На коленях у нее стояла сумка, набитая продуктами.
Я пытался писать дальше, но уже не получалось. Было неприятно, что
какой-то сумасшедший сидит с куклою за спиной. Четко представилась неловкая
композиция, составленная из четырех фигур: красная сосна на холсте -- я --
печальный господин -- и Генриэтта Павловна. Та сосна, основная -- главная,
живая сосна, которую я писал, в этой сцене участия не принимала. Она стояла,
вечная и великая, поодаль и не протягивала к нам ветвей. Я помазал еще
немного и стал складывать этюдник.
Оглянувшись, я не увидел господина с куклой. Закат раскачивался над
морем, два военных корабля таранили закат, выпрыгивая с линии горизонта. На
каменной стеночке, предохраняющей от падения с дороги в обрыв, стояла
бутылка хереса. Нигде -- ни по дороге вниз от сосны, ни вверх, к каменным
стенам -- не было видно человека с куклой. Я даже, грешник, заглянул со
стеночки вниз -- не свалились ли? Некоторое время постоял я, озираясь, и
решил все-таки предохранить херес от падения в обрыв, сунул бутылку в сумку.
На другой день начался шторм, прошел снегопад. Волны хлестали через
набережную, и пена морская подносила к витринам магазинов пробки от
шампанского и водоросли.
Вечером я зашел в "Ореанду". Народу штормового в этот вечер собралось
там немало, мест не было, и все волей-неволей замечали свободный столик,
стоящий в уголке, за который официанты никого не сажали.
-- Стол заказан, -- поясняли они публике.
В какой-то момент официанты оживились. Через стеклянные двери я заметил
в гардеробе некоторое столпотворение. Мелькнули русые
