у него в кармане.
В осиннике я снова наткнулся на его старый след. Много он напетлял по
лесу. Чего искал?
Тот, кто гоняет зайцев, в такую глушь не забирается. Зайца больше на
опушках.
А тот, другой, кто лает по-собачьи, по лесу ходит смело. Иногда только
охватывает его ужас. Когда он чувствует, что я рядом.
-- Дамка! -- кричит он. -- Дамка! Ко мне!
И лает по-собачьи.
Нарочно, чтоб я подумал, что он не один в лес-у. Боится, что я на него
нападу. А ведь и вправду как-то неловко нападать на того, кто лает
по-собачьи.
7
-- У кого же все-таки больш? Господи, ясно у кого... Но на человека они
нападают очень редко. В крайнем случае. Только скотинники или инвалиды. Но,
может, это и есть крайний случай? Ведь я его стронул, разбудил... Кажется, я
и раньше видел эти следы на мокрой глине.
Я стоял у второго пересечения следов и думал, что же ждет меня
впереди...
Дважды пересек он мой след и теперь бродил рядом, забегал вперед,
подстерегал. Рядом он, совсем близко, я это чувствовал. А зяпах? Какой
странный запах! От влажных слок будто от собачьей шерсти. И еще что-то... Да
ведь не осина же... Вроде валенки... Черт, что еще за валенки?..
Чужим и равнодушным стал окружающий лес. Всегда терпеливый ко мне, он
вдруг отдалился, распался на отдельные деревья, охолодел. Мертво стоял лес
вокруг меня.
Старый мой след, хотя бы и дважды пересеченный, был теплее. За него
можно было держаться.
"Нельзя стоять, -- почему-то подумал я. -- На месте стоять нельзя. Надо
двигаться".
Я пошел вперед, придерживаясь старого следа. Вот-вот ожидал я увидеть
багровую башку, а сбоку и сзади вздрагивали красные и серые ветки, двигались
деревья, дрожали кусты. Рыхлый зеленоватый снег шуршал под сапогами, я пошел
быстрее, быстрее -- и побежал.
Скоро я оказался у лесного оврага, заросшего дудником и бересклетом.
Старый след вел вниз, на дно.
"Гнилой овраг, -- думал я. -- Хиблый. Уж если ему нападать -- здесь.
Придется спускаться. Выбора нет -- надо держаться старого следа. Если
нападет спереди -- это бы еще и ничего... "
Хватаясь за ветки и мелкие деревца, не таясь, с треском спустился я на
дно оврага.
Ветка бересклета хлестнула в глаз. Стало так 6ольно и горько, что
хлынули слезы. На какой-то миг я полуослеп, а когда проморгался, потер глаза
-- сразу увидел на склоне оврага черные борозды, разодравшие и снег и землю
под снегом.
На дне оврага борозды превратились в огромные следы, в третий раз
пересекающие мой путь. На этот раз он не мерил, у кого больше. Это было
вроде бы уже ясно.
8
Л ведь и вправду как-то неловко
