Если б поднял голову --
увидел бы меня и, конечно, сразу бы выстрелил.
Я видел, что он готов стрелять сразу, и на всякий случай убрал голову.
Скоро стемнеет, совсем скоро.
Я решил пройти по его старому следу и тут услышал его голос. Раньше
никогда не слыхал.
Тот, кто лает по-собачьи, частенько кричит. Тот, что гоняет зайцев,
кричит и трубит собаке, а этот не говорит ни слова. А тут -- "заговорил.
Яблоко по-прежнему лежало у него в кармане.
13
... Явился Сухолапый.
Конечно, это он. В одном прыжке -- три следа, а нужно четыре. Два
прыжка -- шесть, а надо восемь.
-- Восемь надо, -- сказал вдруг я. -- Не три надо, а четыре, не
восемнадцать, а двадцать четыре.
Меня поразила эта неожиданная арифметика, и некоторое время я как-то
тупо и вслух повторял эти числа: три, четыре, шесть, восемь...
Быстро темнело, неумолимо быстро, стремительно.
Собравшись с духом, я вылез из гиблого оврага и сразу же положил
костер.
Я не выбирал сушняка, а валил в кучу все -- мокрые сучья, гнилушки,
все, что попадало под руку. Только нижние бесхвойные ветки елок положил под
гнилье. Они-то, вечно сухие, выручали. Помогала и береста. Я драл ее с
березок, и тяжелый дегтярный дым охватывал мокрые сучки и коряги, вспыхивала
живая хвоя, наваленная в костер. Дым нехотя поднимался к небу, но неба не
достигал, здесь оставался, в еловых верхушках.
-- Сухолапый... Правая передняя у него перебита. Усохла. Сколько же лет
прошло с тех пор? Четыре года. Четыре года с сухой лапой. Сохатого не
взять... Ягоды да овес.
То, что Сухолапый скотинничает, заметили давно. Корову взять куда
легче, чем сохатого. Но где корова-то? Где ее найдешь? А в стаде два пастуха
да четыре быка. Редкую заблудшую дуру-коровенку Сухолапый брал сразу.
Исчезали шавки и шарики, но и волков развелось много. Десять лет не
видали волчьего следа, и вдруг волк объявился. И много сразу -- не
одиночные, стаей.
Шавки и шарики -- волчья, видимо, совесть, а вот Николай Могилев --
неизвестно чья.
Мертвого, с разодранным горлом, с перебитым хребтом нашли его грибники.
Натоптали вокруг грибники, всюду понамяли траву, наследили, а там и дожди
начались, и неизвестно было, на чьей совести Николай Могилев, только метрах
в трехстах заметили и след Сухолапого. То, что это зверь, а не человек,
решили все и разом. Я-то не видел, ничего сказать не могу, но думал -- рысь.
Родственники Николая Могилева накинулись на Туголукова.
Тогда, вынесенный с переломанными ребрами на берег, Туголуков
рассказал, как ударил топором по корявой лапе, и с тех пор всякая заблудшая
