"Слушай, Дерево".
-- Вам не нравится мой лев?
-- Хороший лев, но он слишком из двадцатого века, из поролонового
времени.
-- Да это истинное чудо! Смотрите: он движет челюстями, как двигал бы
ими живой лев, если бы он стал говорить.
-- "Слушай, Дерево", небось, не скажет.
-- Да что вы привязались к этому дереву?
Корней Иванович слегка на меня рассердился. Львиные возможности
обозначились в его взоре. Пора мне было откланяться.
-- А о рисунке не жалейте,-- сказал Корней Иванович, пожимая мне
руку.-- Он не получился.
-- У меня есть еще два,-- сказал все-таки я. Чуковский задумался.
Оглядел меня и мою папку.
-- Запасливый,-- сказал наконец он, но не стал требовать, чтоб я
раскрыл папку.-- Что ж... Художник должен что-то иметь в папке, в записной
книжке, а главное, здесь.-- И он стукнул пальцем в поролоновый лоб
английского льва.
На этом я хочу закончить рассказ о Корнее Чуковском, которого слушал
однажды вместе с деревом. Я рассказал, что мог. Есть, конечно, еще кое-что в
папке, да ведь глупо все из нее вынимать.
* Веселье сердечное *
Совсем еще недавно в Москве на Рождественском бульваре жил Борис
Викторович Шергин.
Белобородый, в синем стареньком костюме, сидел он на своей железной
кровати, закуривал папироску "Север" и ласково расспрашивал гостя:
-- Где вы работаете? Как живете? В каких краях побывали?
До того хорошо было у Шергина, что мы порой забывали, зачем пришли, а
ведь пришли, чтоб послушать самого хозяина. Борис Викторович Шергин был
великий певец.
За окном громыхали трамваи и самосвалы, пыль московская оседала на
стеклах, и странно было слушать музыку и слова былины, пришедшие из давних
времен:
А и ехал Илия путями дальными,
Наехал три дороженьки нехоженых...
Негромким был его голос. Порою звучал глуховато, порой по-юношески
свежо.
На стене, над головой певца, висел корабль, вернее модель корабля. Ее
построил отец Бориса Викторовича -- архангельский помор, корабел, певец,
художник. И сам Борис Викторович был помор архангельский, корабел, певец и
художник, и только одним отличался он от отца: Борис Викторович Шергин был
русский писатель необыкновенной северной красоты, поморской силы. Истории,
которые рассказывает он в книгах, веселые и грустные, случались во времена
давние и совсем близкие, и на всех лежит печать какого-то величественного
спокойствия, вообще свойственного северным сказаниям.
Поздней осенью 1969 года я вернулся из путешествия по северным рекам,
сестрам Белого озера -- Ковже и Шоле.
В Москве было выпал снег, да тут же
