Вдруг я вошел в
подъезд. Остановился перед коричневой дверью и увидел обрезанные звонки.
Видали вы? Кнопка еще торчит на косяке, а провод перерезан -- звоните в
небо... Я вышел вон, как-то позабыв, что существует метод стука в дверь.
Зашел и в другой раз, твердо и долго колошматил в дверь, наконец открыл
ее какой-то мальчик. Открыл дверь и отбежал в сторону. Перепуганно глядел он
на меня из глубины коммунального коридора. Я не знал, что делать, и тупо
спросил:
-- Где мама?
-- На работе,-- ответил мальчик, и я вылетел из подъезда.
Зачем ходил, зачем пугал детей? Нельзя, наверное, так бездарно бродить
по квартирам из чужого времени.
Читатель станет смеяться, но все-таки я зашел туда и в третий раз. И
опять был асфальтовый день, и долго не открывали, но хотя бы кричали через
дверь: "Кто?"
Открыла женщина, охваченная стихией стирки.
-- Здесь жил писатель Борис Шергин,-- сказал я.-- Скажите, кто-нибудь
живет сейчас в его комнате?
Она не понимала ничего, никак не могла выйти за пределы мыльной пены.
Объявился какой-то дальний жилец.
-- Да ведь это Екатерина Алексеевна,-- сказал он.-- Идите в квартиру
двенадцать.
Поднимаясь на другой этаж, я понял, что иду к вдове Михаила Андреевича.
Екатерина Алексеевна открыла мне и вдруг меня узнала -- и обо мне
слыхала, и книжки мои читала. Этого я никак не ожидал.
-- Где же корабль? -- спросил я.
-- Здесь корабль, здесь.
Сидя на кухне, я успокаивался, что корабль на месте.
Появилась ее дочь Лариса, которой я хотел было объяснить про корабль,
да она оказалась аспиранткой Литинститута и защищала диплом по Степану
Писахову. Вот тебе и мои знания про корабль!
Заварили и чай с травками.
-- В комнаты Бориса Викторовича,-- рассказывала Екатерина Алексеевна,--
так никого и не поселили. До сих пор стоят там шкаф и рояль. А сейчас дом
забирает какое-то министерство, вот мы и ожидаем, когда выселят.
Какое министерство? Когда заберут? Что будет с домом? На эти вопросы
ответить, конечно, я пока не могу. А по Рождественскому ходить стало легче.
Все-таки теперь известно, что здесь живут люди, преданные памяти Бориса
Шергина, и чай они с травками пьют, и про корабль знают.
Никак не могу расстаться с этой рукописью, которая, по сути дела, давно
уж кончилась.
Наверное, чтоб затянуть работу, я поехал в Хотьково. Был август. Жаркий
полдень. В речке Паже молодые люди купали большую черную собаку. Остановился
с ними поболтать.
Про Шергина спрашивать их не стал, чтобы не огорчаться. Поговорили мы с
минуту, и я пошел дальше.
Тропинка, ведущая на бугор, справа и слева была обсажена